Недавно я задалась вопросом, что будет происходить с внутренним миром человека, если тот решит помедитировать, к примеру, на «Фауста» Гете. Ответ я нашла в самой медитации, привыкнув на собственном опыте приходить к каким-либо выводам. Начав работать с текстом, я постоянно замечала вторжение одной картины, сюжет которой не вписывался, в сущности, в контекст произведения. Это была «Вавилонская башня» Питера Брейгеля старшего. Стоило мне приступить к медитации, образ башни мгновенно появлялся передо мной. Лишь спустя порядочный промежуток времени я поняла, почему. Итак, «Фауст». Уже из «Посвящения» следует, что Гете посвятил своё самое загадочное произведение теням прошлого, воскресившим его воспоминания. Мефистофель предстаёт как вестник Господен («К тебе попал я, Боже, на приём, чтоб доложить о нашем положенье»). Сравнивая людей с насекомыми, он жалуется на процветающую глупость. Неожиданно Бог задаёт вопрос, знает ли Мефистофель Фауста и, получив ответное «Он доктор?», обескураживает: «Он мой раб». Так и хотелось за Мефистофеля парировать: «Не РАБ, а Раненый Апостол Бытия», но оставлю аббревиатуры на потом. Мне совершенно ясно, что Мефистофель являлся Тенью (см.Юнга) Фауста, в то время как Бог – Самостью. «Я часть той силы». Не целое, а только часть. Часть чего? Безусловно, часть бессознательного, коей является Тень. Всё, что Фауст отрицал («Я дух, всегда привыкший отрицать»), подавлял, не принимал, - воплотилось в зримом облике. «Таким, как ты, я никогда не враг» - говорит Бог Мефистофелю, отправляя его к Фаусту, дабы пробудить последнего («из лени человек впадает в спячку»). Само произведение есть ни что иное, как история самопознания доктора Фауста, заглянувшего в глубины своего бессознательного. В прологе ясно говорится, что Бог заранее знал, что Фауст вырвется из бездны и выполнит божью волю (то есть, достигнет Самости, центра). Каким предстаёт перед нами Фауст? Это человек, проводящий все свои дни в комнате среди книг, томясь по божественному; он сознаёт своё ничтожество, желая постичь высшее, вкусить сок тайны, подняться над собою самим («и пёс с такой бы жизни взвыл!»). Читая книги, проводя свою жизнь в непрестанном учении, Фауст внимал лишь мёртвой букве, не умея выходит за пределы Слова – в то Великое Безмолвие, где есть ответы на все его вопросы. Стоит отметить, что отец его был алхимиком и в книге мы наблюдаем процесс Великого Делания, который начинается с осознания собственной Тени. А Тень доктора Фауста есть испытание, ветер перемен, ломающий прочную клетку обыденной и скучной жизни; это рука, бросающая в бездну, в пасть смерти ради СПАСЕНИЯ человека – от себя же самого. Зло Мефистофеля всегда есть причина добра, ему ничего не жалко («нет в мире вещи, стоящей пощады»). Мефистофель: «Я то, что ваша мысль связала с понятьем разрушенья, зла, вреда». Именно мысль, - человек лишь мыслит его как Злое начало, не желая признавать как теневую сторону своей личности. Гёте рисует Мефистофеля как Силу, что против творения, против самой жизни, и сила эта огненной природы («не завладей я областью огня»). Фауст попадёт во власть своей Тени лишь в тот миг, как захочет остановить мгновение, а потому спасение – в движении, что не заканчивается неподвижностью. Один нюанс: доктор сам назначил условия, ибо не дорожил своей жизнью. Ему было безразлично, что ждёт его после смерти. Бросаясь в пучину удовольствий и кутежа, Фауст выпускает на волю всё то, что он тщательно подавлял. Это ли не попытка примирить противоположности, протянуть мост к своей Тени? «Стремленье к высшему существованью» не покидает Фауста. Он видит сны, встречая архетипические фигуры («кухня ведьмы», как и описание вальпургиевой ночи – суть сны доктора). В одном из сновидений Фауст отправляется в «ничто» к Великим Матерям (бессознательное), чтобы возвратить к жизни Героя и Героиню (архетипы). «Из мира форм рождённых в мир их прообразов перенесись». Воровство треножника (треножник как олицетворение прошлого, настоящего и будущего) – символизирует господство над временем. Более всего меня удивило, что в тексте есть прямое указание на то, что Мефистофель являлся Тенью. Подтверждение тому слова гомункула: «Вам ведом романтический фантом. Но чтоб считаться истинною ТЕНЬЮ, ей надо быть классической притом». Поиски Елены – это поиски Анимы. Встречавшиеся на пути Фауста сфинксы, сирены, муравьи, грифы и др. – соблазны и сомнения. Фауст пожелал остановить мгновение, и это отдало его во власть Мефистофеля. Смерть Фауста – это смерть его иллюзорного «я». Фауст ослеп для этого мира, ибо смотрел теперь глазами духа; чувство единения со всем человечеством есть нахождение целого мира в себе, но оно же – остановка времени, что равносильно выходу за пределы времени как такового. Останавливая время, человек оказывается во власти бессознательного и понятие «я» перестаёт существовать и наделяться смыслом. Как только время остановилось для Фауста, он стал Мефистофелем; его глазами он смотрел на мир, неожиданно примиряясь с тем, что так ненавидел («какой-то чуждый ток в меня проник»). Мефистофель не был обманут. Он был ОСОЗНАН. Фауст «обманул» свою Тень лишь осознав её, приняв как часть своей личности. И только после этого «стремленье к высшему существованью» могло быть исполнено смысла. Уверена, прозвучит странно, но финал произведения даёт ясно понять, что Фауст ушёл в нирвану.
Касаемо непосредственно медитации и сопровождающих её ощущений. Мой опыт говорит, что «Фауст» выжирает. Он опустошает энергетически и, питая таким образом, какую-то неведомую силу, я в какой-то момент поняла, что она не истекает из меня, а собирается в некий внутренний «резервуар», чтобы однажды накрыть мощной волной. Несколько дней медитации довели меня до усталости. Мандалы испещрялись непонятными фразами. Состояние крайней слабости, энергетической растраты сопровождало меня всё это время, как сопровождает и сейчас, но, повторюсь, сила не пополнила какой-то чуждый исток, она осталась во мне, но по какой-то причине затаилась.
Теперь о башне Брейгеля. Вавилонская башня, построенная на земле и вознесенная до самых небес в дерзкой попытке достичь Богов подобна человеку, который, пребывая на земле, грезит о том, чтобы сравниться с богами, но так же как башня – обречён быть между землёю и небом. Всегда между, пока не будет достроен или…разрушен. Кажется, я начинаю понимать, почему картина Брейгеля преследует меня во время медитации над «Фаустом». Вавилонская башня – это и есть то самое фаустовское «стремленье к высшему существованью».
В картину Брейгеля меня буквально втягивает. Я пыталась медитировать исключительно на неё, но, попадая внутрь, мне становится некомфортно. Я вижу людей, которые поднимаются по огромной лестнице ещё юнцами и достигая верха, глядят вниз, с лицами стариков. Подъём занимает целую жизнь. Они умирают в башне, а их тела сбрасывают вниз. Вавилонская башня окружена трупами. Они обвили её кольцом.

Был ли у вас подобный опыт? Может быть, вам знакомо ощущение, приходящее как транс, углубление, раздвоенность сознания, проистекающие именно от взаимодействия с книгой, картиной?